В декабре 1930 года ЗапСибкрайкома ВКП (б) отмечает оживление антиколхозной контрреволюционной деятельности кулачества в связи с усилением колхозного движения и считает необходимым провести специальные репрессивные меры против кулачества (конфискация имущества и выселение). Своим постановлением от 27 апреля 1931 года Бюро решило ликвидировать в Западно-Сибирском крае кулачество как класс. Экспроприации подлежали все кулацкие хозяйства села или района, перешедшего к сплошной коллективизации. Назначенная комиссия определила три категории кулаков: первые - это те, кто принимал участие в контрреволюционной деятельности, они должны быть арестованы и отправлены на исправительные работы в лагеря ОГПУ или расстреляны в случае оказания сопротивления. Семьи их должны быть высланы, а имущество конфисковано. Кулаки второй категории, не проявившие себя как контрреволюционеры, но все-таки являющиеся сверх эксплуататорами, должны быть арестованы и сосланы вместе со своими семьями в отдаленные регионы страны. Наконец, кулаки третьей категории, определенные как в принципе лояльные к режиму, должны быть высланы с прежних мест обитания и устроены на жительство вне зон коллективизации хозяйств, на худородных землях, требующих возделывания.
«Наша семья тогда проживала в Кыштовском районе, в деревне Усманка, - говорит Абдрашит Сагитович, - родители держали двенадцать коров, был мелкий рогатый скот: овцы, козы, и птица. Нашу семью еще три семьи, отнесли ко второй категории кулаков. Подобная практика открыла путь к злоупотреблениям, как и при всяком сведении счетов. Как определить кто такой кулак? Кто такой кулак второй, а в особенности третьей категории?»
В самом деле, в течение 1931 года кулаки заметно обеднели, они с трудом выносили все возрастающее бремя налогов, становящегося все более и более нестерпимым. При отсутствии внешних признаков комиссия должна была прибегнуть к старым фискальным спискам, сохранившимся в деревенских советах, к осведомителям ОГПУ, к разоблачительным выступлениям соседей, привлеченных разграбить чужое хозяйство. Бригады по раскулачиванию часто действовали под девизом: «Все наше, все съедим и выпьем». «Мать говорила, - рассказывает Абдрашит Сагитович, - что те, кто раскулачивал, снимали с зажиточных крестьян их зимнюю одежду, теплые вещи, отбирали в первую очередь обувь. Кулаки оставались в кальсонах, отбирали женскую одежду, последнюю кочергу или кувшин. Бригады конфисковали все, включая маленькие подушки, которые подкладывают под головы детей, горячую кашу в котелке. У русских даже иконы, которые предварительно разбив, выбрасывали. Особенно усердствовали местные активисты». Собственность раскулаченных они или просто присваивали, или продавали на торгах членам бригады по раскулачиванию по смешно низким ценам. Иными словами, бригада имела неограниченные возможности для разграбления, раскулачивание часто служило предлогом для сведения личных счетов. Ссылали и арестовывали крестьян, пытавшихся продать летом зерно, крестьян занимавшихся на два месяца одного работника, крестьян имевших два самовара, а также таких крестьян, кто осенью забил свинью с тем, чтобы ее съесть и тем самым не дать ей стать социалистической собственностью. Но чаще всего кулаками называли тех, кто просто пытался противиться коллективизации. Комиссии по раскулачиванию состояли из обычных крестьян, не всегда бедняков, которых трудно было «расклассифицировать». У выселяемых не конфисковалась одна лошадь с телегой (или санями) и упряжью, необходимый минимум орудий производства, предметов домашнего обихода и одежды, деньги в сумме до 500 руб. «Нашу семью и еще три семьи раскулачили в феврале 1932 года,- говорит рассказчик, - отправили обозом из четырех подвод, своим ходом до Каинска, ныне город Куйбышев, в сопровождении двух конвоиров. По глубокому снегу, по бездорожью, продвигались медленно. Проезжая д. Филошенка, Венгеровского района, в нашей семье умер ребенок. Пришлось задержаться на три дня и похоронить его там, без соблюдения обычаев полагающихся в таких случаях. Наконец после полумесячного скитания мы добрались до Каинска, где был сборный пункт, куда съезжались из близлежащих районов все выселяемые. На этом сборном пункте несколько недель ждали отправки в неизвестность. Жили в каких-то неприспособленных огромных помещениях, которые насквозь продувались леденящим ветром. Подали состав из пятидесяти трёх вагонов, сорок четыре вагона для перевозки скота (каждый вагон на 40 человек) и восемь вагонов для орудий труда, лошадей, пропитания и скарба высылаемых и один вагон для конвоя».
Как свидетельствует переписка между народным комиссариатом путей сообщения, редкие поезда добирались до места, сохранив всех пассажиров. В больших центрах по сортировке контингента, например в Новосибирске, составы неделями оставались без движения со всем своим живым грузом. Зимой, в неподвижно застывших на путях вагонах, ожидающих указания места назначения – холод, отсутствие гигиены и, как следствие, эпидемии, которые становились причиной смерти огромного количества людей. «Эшелон тронулся, повезли в Томскую область, как тогда говорили Нарымский край. Бесконечное путешествие продолжалось еще очень долго, многие сотни километров люди передвигались с семьей или без нее. На санях, иногда пешком. Практически этот последний этап путешествия кулаков «второй категории» совпал с этапированием кулаков «третьей категории», перемещаемых на не залежные земли для освоения регионов, и это были как раз земли Сибири, простиравшиеся на сотни тысяч квадратных километров. В марте 1932 года власти Томской области рапортовали, что у прибывших кулаков второй категории не оказалось лошадей, коней, сбруи. Все лошади абсолютно непригодны к передвижению на триста километров, так как на месте отправки хороших лошадей заменили клячами. При таком состоянии средств передвижения не приходилось говорить о перевозке домашних вещей и запаса продовольствия. Как же перевозить детей и стариков, которых в эшелоне свыше пятидесяти процентов?» - Абдрашит Сагитович замолчал и надолго задумался, в голове у него всплывали обрывки воспоминаний отца и матери о тяжелом прошлом. Подняв голову и смахнув что-то с глаз, начал неторопливо вести свой рассказ дальше. Прибыли они, где-то около ста пятидесяти человек, в глухую тайгу, на пепелище, давно заросшее. Когда- то была здесь деревня Язевка. Это триста километров от города Томска. Ссыльные, без достаточного питания, без необходимых орудий труда, без крова над головой, должны были устраиваться на поселение. Самыми счастливыми были те, кто сумел захватить с собой хоть какие-то орудия труда, позволяющие построить подобие жилища. Чаще всего это были традиционные землянки, то есть ямы, прикрытые сверху ветками. «Такую яму, - говорит мой рассказчик,- отец вырыл за двое суток топором, мать в это время держала пылающим костер, грея детей». Ночевали под открытым небом. Люди, привыкшие все делать своими руками, выжили и здесь. С наступлением лета стали строить сначала примитивные жилище из бревен, а впоследствии добротные избы и дома. «Сколько себя помню пацаном, - говорит Абдрашит Сагитович, - мы все время корчевание деревья – тайгу. Нам еще повезло, что мы попали в такое место. Тайга нас кормила: ягоды, грибы, черемша, много дичи. Со временем, на месте нашего поселения организовался колхоз им. Ленина. В семилетнем возрасте пошел в школу учиться. Ходил пешком зимой и в теплое время года за четыре километра в деревню Гонохово. А в пятый класс надо было ходить в райцентр Пудино. Это было далеко, но и жить там тоже не было возможности. Платить за квартиру было нечем, продукты были скудные, да и тех не хватало, одежда - ветхая. Так и закончилось мое обучение. Сколько помню свое после школьное детство, все время помогал отцу. Сеял, пахал, косил, ухаживал за скотиной. В 1944 году остались мы с матерью одни. Отца забрали в трудармию, сестру на завод в город Новосибирск, старший брат ушел на фронт. В 1947 году меня призвали на учебу в ФЗО, на шахту номер 89 им. Ворошилова в г. Прокопьевск.
Семнадцать лет я пробыл в ссылке, родители - двадцать три года. После реабилитации наша семья переехала в Усть-Таркский район в деревню Кунлы. Награжден юбилейными медалями за труд в годы Великой Отечественной войны». В заключении, Абдрашит Сагитович сказал, что о прошлом он вспоминает с легкой грустью и тихой радостью. Хотел бы он что-нибудь изменить в своей жизни, повторись она слова? Сказал, что он прожил бы точно так же, как она была прожита - в добрых делах с чистой совестью. «На Советскую власть я не в обиде и зла на нее не держу в своем сердце. Завещаю это своим детям, внукам и правнукам. Время было такое, стремились к лучшему, так же как и сейчас стремимся».
Михаил Михайлов