Были в истории эпохи, залитые кровью, но как бы ни были страшны преступления, таких, как совершали солдаты Гитлера – не было. Им сказали: Россия – это добыча. И они убивали, все делали аккуратно: вешали, душили, закапывали живьем женщин, детей, стариков. Эти жалкие невежды, ничтожества.
Наше село провожало призывников со всего района. Самый большой набор, отправление было 20 июля 1941 года. Переправлялись через р. Омь на лодках, пароме. Уходили по дороге в сторону «Максина куста». Было очень много народу. Жара, пыль. Играла гармонь, кто-то пел, большинство плакали
Недалеко от дороги находился колодец у дома Трушихи, воду в нем выпили до дна. Будущих бойцов провожали чужедальнюю сторону всем селом. С маленькими детьми бежали жены, матери, сестры причитая и благословляя. Никто тогда не думал, что провожали надолго, а большинство уходили навсегда.
А далекая война, словно вешний пал, раздуваемая сильным ветром, охватывала все новые города и селения.
Почти все семьи в селе остались без хозяйских, до всего доходивших рук. Притихло село. Загорюнилось. Но необходимо было впрягаться в работу, помогать фронту, растить детей. Ведь каждый, уходя на фронт, наказывал: «Береги детей».
У нас, детей войны, не было детства. И воспоминания тех лет не радостные. Мы помним только холод и голод. Также вспоминается, как почему-то с котелками ходили за травой, как собирали на огородах по весне мерзлую картошку. А еще осенью каждый старался тщательно вырыть и унести в погреба. Но не только картошку шли собирать в огороды, там еще были чечки, осколки от разбитой ранее посуды, ведь мы были дети, нам хотелось играть, а куклы даже тряпочной почти ни у кого не было. Весной было полегче, дети постарше на ручных тележках ездили в лес за пучками, саранками, диким луком, чесноком, собирали грибы, ягоды. Ведь мы никогда не видели сладостей, кроме свекольных и морковных паренок. Все мы росли летом около складов – колхозных амбаров, которые стояли в два ряда. Это было место, где рано утром собирались члены бригады, здесь получали разнарядку на работу, здесь узнавали ночные новости. Отсюда, на быках, запряженных в большой ящик, отправлялись на работу в поле с напутствиями бригадира деда Лаврухи, который всегда кричал: «Не выполните норму, не дам холодной воды». Самое главное, сюда утром женщины привозили печеный хлеб на ручных тележках – огромные караваи, прикрытые холщевой скатертью. Его пекли в русских печках, и плыл над селом духмяный запах хлеба. Мы – дети, толпились здесь в ожидании получения пайки хлеба, которую мама нам разламывала тут же четыре части, она всегда забывала о себе. Ватага ребятишек, с нестриженными волосами, головы, как копны выгоревшей на солнце соломы, босиком, на руках и ногах от частого купания появлялись «цыпки», в штанишках и платьишках, сшитых из полинялых занавесок мамами и бабушками, тотчас же съедали этот кусочек, но не убегали. Смотрели, как кладовщик дядя Паша, Павел Иванович Макеев, отрезал аккуратно от булки кусок хлеба, смотрел в списки и клал на весы. Кончалась очередь, а мы все не уходили. Он спрашивал: «А вы что, не получали?». Мы молчали, смотрели на него не моргая. Он молча отрезал кусок, но уже не ложил на весы, отдавал нам. Мы бежали с этим хлебом к маме на свинарник с криком: «Мама, дядя Паша нам еще дал, он забыл, что мы уже получили!». Конечно он не забыл, просто не мог видеть голодных детских глаз. Добрейшей души человек. Успокоился Павел Иванович на кладбище староверов, у реки Осиновка. Это была его воля лежать со своими родителями. Давно уже нет этих кладбищ, не найти место захоронения, а как бы хотелось положить на его могилку кусочек хлебца. Этим кусочком он спасал нас, деревенскую ребятню, от голода. Желающих в деревне, я думаю, было бы много. Вечный покой и светлая память тебе, дорогой дядя Паша за твою доброту!
В это лихое время всех в селе спасала русская печка. Битая из глины, большая, в изголовье повыше, не надо подкладывать под голову, и укрываться. Закрывали вьюшку, вечером мы все забирались на печку с мамой и бабушкой, нашей милой Натальей Глебовной. Всем хватало места, там было тепло и уютно, в трубе гудел ветер, на улице мороз, все беды отступали, казалось, нет войны, все хорошо.
Редко какая семья провожала на фронт одного воина. Бабушка моего мужа Виктора Федоровича Зайцева, Наталья Григорьева проводила шестерых сыновей. Проводила Матрена Евлампиевна Зайцева на защиту Родины мужа Федора Ивановича, сына Александра, в Сталинградской битве он получил тяжелое ранение в ногу. Из девятого класса проводила сына Петра Федоровича, который в дальнейшем свою жизнь связал с армией, дослужился до чина полковника. Уходили из семей Киселевых, Щербаковых по два, три человека.
Наши мамы, подростки,старики заменили ушедших на фронт. Пахали, сеяли, жали, возили зерно, зимой к фермам женщины подвозили сено. Они шутили над собой: «Я и лошадь, я и бык, я и баба и мужик». Наша мама Агафья Артемьевна Коростелева получила Почетную грамоту, подписанную И. Сталиным за увеличение поголовья свиней. Она долго висела на стене после войны. А дома вся работа выполнялась ночью. Лопатой по сорок соток земли вскапывали под картошку, на коровенке возили сено, рубили дрова. Вот стоит перед рассветом женщина, она всю ночь копала, опершись на лопату, откинув мокрую прядь волос, сколько тоски и горя, страха было в ее глазах, губы все время шептали про себя молитву, прося у Бога сохранить детей и мужа. Позы у женщин были одинаковые, согнутые, опущена голова, потухший взгляд, ежеминутная боязнь, кому завтра принесут голубой конверт.
Так и тянулось военное лихолетье день за днем, месяц за месяцем. Ежедневный, изнурительный труд и думы о своих родных на фронте.
В избенках, где получали солдатские треугольники – письма с фронта, громко разговаривали, а в других домах – бабий вой.
Копала с пятью детьми картошку Мария Родионовна Зайцева. Стоял тихий сентябрьский день бабьего лета. И вот она, беда, из казенного конверта. «ваш муж, Василий Иванович Зайцев, геройски погиб, защищая честь и независимость Родины, похоронен в деревне Макарово, Ржевского района Тверской области.
Одна из первых получила похоронку Мария Михайловна Стекленева на погибшего мужа Петра Николаевича, он покоится в Новгородской области, д. Старая Русса.
Принесли Наталье Григорьевне Зайцевой три голубых конверта: на старшего сына Федора, второго Василия и младшего Алексея.
Тетя Дуня Алейникова получила похоронки на мужа и сына. Дома Киселевых, Щербаковых, Заворухиных… редко какой двор обходился без вдовы, погибшего на фронте мужа, сына, брата и почти все с хороводом детей. Характерно, они все помнили дату, когда ушел муж на фронт, когда прислал последнее письмо, дословно на память читали их.
В ношеных, линялых в заплатках, в рваной обуви, а чаще босиком зимой в починенных шубенках, в худых валенках, из которых всегда торчала подстилка из соломы, неприметные, малограмотные бабы растили детей. Они выполняли наказы мужей. А ведь они были молодые, старались держаться вместе, заглушая боль непосильным трудом. Между собой вдовы делились, чтобы узнать, жив ли муж, надо ночью разбудить маленького ребенка и у сонного спросить: «Жив ли папка?» Что ответит ребенок, то это правда. А в ответ слышали: «Не-а». Ребенок тер глазки ручонками и тут же засыпал. А мать, окаменевшая, с открытыми глазами, лежала до утра, поднималась с истерзанным сердцем, зареванная, но надежда теплилась, может живой.
Сколько слез было пролито вдовами ночью в подушку в годы войны. Но время шло, дети взрослели. Жизнь предъявляла новые заботы. Я не помню, чьи слова песни, которая называлась «Вдовы». Вот ее новые слова:
Разлилась заря вокруг алым светом,
И роняют журавли бабье лето.
Ах, журавки, в сентябре не кричите.
Вдов солдатских на заре не будите.
Пусть они еще поспят, дозорюют,
Хоть во сне солдат доцелуют.
Пусть забудут, что весна не вернется,
Паутинкой седина в косах вьется!
Все вдовы в нашем селе уже умерли. Так пусть же хоть с опозданием прозвучат сейчас их имена в признании нашей любви к этим двужильным, красивым в своей верности вдовам, Мариям, Евдокиям, Матренам, Настям, Еленам. Простите нас, не хватит целой газетной полосы, чтобы перечислить имена наших деревенских вдов. И если кто-то говорит, что время лечит, что от смерти родного человека невозможно излечить ни временем, ни разговорами, ни лекарствами. Эта скорбь остается в сердцах до конца дней земных. Вспоминаю свою свекровь, мудрую женщину Матрену Евлампиевну – вдову. Она часто обращалась к портрету своего погибшего в феврале 1944 году мужа: «Ну что, Федюшка, оставил меня одну на вечную муку. Смотришь, а я твой наказ выполнила, всех пятерых сохранила, всем ума придала, но знай, что до моего тела белого ничья рука не дотронулась!»
И после войны вдовы жили надеждой, каждый вечер они выходили за ограду, вглядывались вдаль. А вдруг это ошибка и ее любимый, долгожданный вернется, придет, может он не погиб, бывает же такое. Рассказывают, где-то вернулся солдат. Они жили надеждой, и никто их не мог лишить ее. Эта надежда умирала вместе с ними.
Сейчас мы все смотрим зимними вечерами передачу Андрея Малахова «Пусть говорят». Создается впечатление, что наши люди разделились на две половинки. Самая первая – низкая, та, где матери бросают своих детей, отцы убивают их, спокойно, как мусор сжигают, мужья убивают жен. Дети выгоняют из дома матерей – все это объясняют трудными жизненными условиями, нехваткой денег. А вторая половина – самый верх. Делят и воруют миллиарды, жируют, сытые, голые на Канарах, уж и не знают как бы еще покувыркаться. Противно, гадко на душе от одних, и еще противнее от других, не знающих счет чужим наворованным деньгам. Но есть у нас не только низ и верх, а еще обычные хорошие добрые люди, которые помнят прошлое, растят детей и чтут родителей.
Я думаю, надо молодежи чаще рассказывать о той жизни, которой жили наши родители, их дедушки и бабушки. Многое забывается, но пока еще не стерлось все в памяти, надо не допустить, чтобы кануло все в Лету.
Вера Зайцева
с. Щербаки
с. Щербаки